Редакция сайта обращает внимание читателей на то, что автор рассказа живёт в Азербайджане и описывает местные реалии.
Майор Ильяс Мамедов за свои 27 лет службы в полиции всякого навидался и наслышался и потому не был удивлён и сегодняшней «новости». Сержант Абдуллаев только что сообщил ему об убийстве сына Искендера Тагиева, министра экономического развития. С Именем Тагиева-старшего связано теперь многое – олигарх (бек) и министр, министр экономического развития, как говорят, «прикупивший» целый район Азербайджана в коммерческих целях, а также ныне владеющий рядом торговых и бизнес-центров, гостиниц и сетью супермаркетов в самом Баку. «Собственное экономическое развитие он организовал отлично, а вот республика…» – подумал Мамедов и тяжело вздохнул. Он помнил те лозунги, которые предшествовали развалу Союза: «Став независимым, Азербайджан расцветёт! Мы больше не будем кормить Москву! Да здравствует суверенный Азербайджан!» – все эти мысли проносились в голове майора и невольно приводили к сравнению с сегодняшней ситуацией. А ведь он ещё не утратил в это веру.
Как-то один знакомый старик сказал ему, что ныне Азербайджан напоминает поле, заросшее сорными травами, на месте полезных злаков теперь растут одни сорняки, большие как деревья, помельче как кустарники и совсем мелкие сорняки, которые не дают пробиться к свету пшеничным колосьям, давят и душат их. Тогда он мало придал значения словам аксакала, а теперь будто некий внутренний голос говорил ему: «А ведь старший Тагиев и есть один из больших сорняков, а его сынок – сорняк поменьше» и «Спекулянты, чиновники-взяточники, наркоманы, бандиты – вот он, «цветущий» Азербайджан», «Больше мы Москву не кормим, а большинство стало жить только хуже», «Суверенный Азербайджан, управляемый из Великобритании и США».
Но совесть у майора была где-то очень глубоко и лишь изредка, подобно искорке критической мысли, вдруг прорывалась к поверхности сознания, чтобы вновь провалиться в небытие. Поэтому эти «крамольные» мысли быстро улетучились и на смену им пришли другие. «Орхан Тагиев, сын министра»… И тут он вспомнил случай, который, подобно сплетне, был известен всем работникам бакинской полиции. Однажды Орхан Тагиев, ночью, будучи в стельку пьяным, ехал на своём джипе без номеров, причём ехал он соответствующим образом, а именно – виляя от одного края дороги к другому, временами заезжая на тротуар, благо дело, что дорога была широкой и практически безлюдной. На свою беду, сотрудники ДПС[1], увидев такое дело, решили его остановить, причём они были почти уверены в том, что он не отреагирует на сигнал остановиться и им придётся ехать за ним с привлечением других патрульных машин. Но не тут-то было. Тагиев остановил джип, вышел из машины с автоматом Калашникова, со словами: «Вы меня останавливаете? Да вы знаете, кто я? Меня останавливаете?» сопровождая их нецензурщиной в адрес ДПС-ников, которые пустились наутёк. Орхан же, повторяя: «Меня останавливаете? – так вас раз так» погнался за ними, стреляя из автомата. Благо дело, что пьяный не стрелок и поблизости не оказалось прохожих. За этот случай старший Тагиев выдал сынку хорошую взбучку, но для избалованного вседозволенностью Орхана потуги отца были что ворчание старой тетки, которую давно никто не слушает. И вот теперь этот молодой повеса был мёртв, убит.
Убийца был задержан и привезён в отделение. Это был худощавый молодой человек 24 лет, который в момент задержания находился в состоянии полной растерянности. Он ничего не отрицал и понуро отвечал на вопросы.
К Мамедову зашёл начальник оперативного отдела полковник-лейтенант[2] Ровшан Ахмедов и сказал:
– Принимай дело убийцы сына министра, Ильяс. Не завидую этому идиоту.
Взяв дело, майор распорядился, чтобы к нему привели задержанного.
– Садись, – сказал Мамедов подозреваемому, и когда тот сел, продолжил. – Меня зовут Ильяс Мамедов, я буду вести твоё дело. Итак, Рыбин Игорь Васильевич, тысяча девятьсот девяностого года рождения, родился в городе Баку, проживает по адресу: улица Бакинская, 9. Всё верно?
– Да. – вполголоса ответил тот.
– Ну, что же, рассказывай всё в мельчайших подробностях, как, и при каких обстоятельствах, произошло убийство?
– Мы с Юлей гуляли…
– Юля – это твоя девушка? – прервал его майор.
– Да.
– Продолжай.
– И тут к нам подваливает тот тип. Не знаю откуда он взялся, подходит и говорит: «О, какая джана. Пошли со мной, я тебя мороженым угощу». Я уже было двинулся на него, но Юля встала передо мной: – «Не связывайся, – говорит, – он же пьяный или обкуренный». Но он и не думал отступать: «Зачем тебе он нужен? – и на меня показывает. – У меня столько бабок, сколько этому тюфяку и во сне не привидится». «Шёл бы ты отсюда со своими бабками!» – сказал я, теряя терпение, а он шагнул вперёд и попытался схватить Юлю за руку, тогда я не выдержал и ударил его кулаком по скуле. Тот упал, но при падении ударился головой о каменный бордюр и перестал двигаться. Я подошёл к нему, но тот, по-видимому, уже был мёртв. Юля закричала от испуга, а я остался стоять. Несколько прохожих женщин увели её. Кто-то вызвал скорую и полицию. Я был там, пока полицейские меня не привезли сюда.
– Складно, рассказываешь, а я значит должен тебе верить? – спросил следователь.
– Это правда.
– Слушай, ты, думаешь, я не знаю, что ты хотел ограбить Орхана? Не прикидывайся благородным рыцарем.
Не договорив последней фразы, майор почувствовал, что обстановка вокруг изменилась. Они по-прежнему сидели за столом, но стены, пол, потолок всё вдруг стало другим. Вокруг оказались одни голые стены молочно-белого цвета, а также пол и потолок сделались такими же. Все предметы вокруг, кроме стола с лежащими на нём вещами и стульев, на которых они сидели, куда-то исчезли. Майор встал:
– Дежурный! – позвал он, – дежурный! – повторил он громче после паузы, но никто не отозвался. Тогда майор подошёл к стене, где должна была быть дверь, и снова громко сказал:
– Абдуллаев, где ты? Что это за шутки? Я веду допрос преступника, это не время для шуток! – но ему снова никто не ответил. Он дважды стукнул кулаком по стене, однако никакой реакции не последовало. Офицер покраснел от злобы, повернувшись к Игорю, сделал два шага вперёд, как вдруг в правой стене засветился голубой прямоугольник, и в этом месте открылся проход, через который в комнату вошёл человек. Он был среднего роста, с необычайно большими глазами. Лицо вошедшего было неестественного, бежевого оттенка. В руках он держал квадратную лиловую палочку. Майор готов был на него наброситься, ибо был уверен, что всё это приколы его сослуживцев, а это переодетый кто-либо из них. Но едва он попытался сделать резкое движение в направлении вошедшего, как неведомая ему сила сковала его и заставила медленно пройти к столу и сесть на свой стул.
– Кто вы? И что всё это значит? – спросил Мамедов.
Вошедший, не обращая на него внимания, подошёл ближе, затем провёл перед лицом каждого лиловой палочкой снизу вверх, после чего вышел в тот же проход, который сразу же исчез. Следователь, выйдя из оцепенения, тут же бросился к стене, в которой только что был проход, но она была совершенно гладкой и не содержала ни малейшего намёка даже на стык. Он вернулся на своё место, по-прежнему не понимая, что происходит. Прошло минут пятнадцать, как в противоположной стене открылся точно такой же прямоугольный проход, и оттуда пришли двое, первый тот, что уже был здесь, и второй, чуть ниже ростом.
– Кто вы? – спросил полицейский.
– Прошу простить нас за ваше похищение, но не о чём не переживайте, вы вернётесь на то же место и в то же время. Мы – исследователи разума различных существ, обитающих во Вселенной. Ваш биологический вид на редкость сложен и противоречив. Наша цель состоит в выявлении лучших качеств разумных видов, как интеллектуальных, так и нравственных. Качество подразумевает социальную полезность индивидов и определяется КОО. – ответил первый.
– Мы определили ваш КОО. – сказал второй, обращаясь к Игорю, — у вас он равен нулю целых семи десятым.
– А что это КОО? – спросил парень.
– Коэффициент общественной опасности.
– Нуль целых и семь десятых – это много?
– Нет, за норму принимается единица. В вашем же случае, спонтанная агрессия, которая тянет на двойку, скомпенсирована в минус вашей социальной, или как у вас говорят ещё, гражданской пассивностью. То есть говоря яснее, вас мало волнует политическая ситуация в стране, в которой вы живёте, а следовательно, и судьба вашей Родины и её народа.
– А что вы мне посоветуете делать?
– Учится политической грамотности.
Майор подумал: «Далась ему политическая грамотность, особенно учитывая, что неизвестно, увидит ли он когда-либо свободу или нет» и усмехнулся. Затем обратился к исследователям:
– А каков у меня коэффициент?
– Одиннадцать целых, восемь десятых, — ответил второй пришелец.
– Да вы что?! – возмутился майор. — У убийцы до единицы не дотягивает, а у меня почти двенадцать… Я страж закона, я офицер полиции…
– Да, это как раз одна из причин столь высокого КОО, – сказал первый. – но если вы сомневаетесь в правильности нашей оценки, тогда смотрите сами, на основании чего она сделана.
С этими словами, пришелец сделал движение ладонью, подобно тому, как протирают запотевшее стекло, и в воздухе возник прямоугольный экран, со светящимся бледно голубым кантом. Изображение, возникшее на экране, имело звуковое сопровождение, майор смотрел на картины из собственной памяти потея и краснея:
– вот он молодой лейтенант на первом дежурстве, привели подвыпившего мужика в дежурку, он видел, как один из сержантов подсовывает наркотики[3]. Он лишь поинтересовался у тогдашнего своего начальника, с какой целью это делается, на что получил ответ: «Мы же должны отчитываться, чем больше будет раскрыто преступлений, тем лучше. И не бери в голову, от этого пьяницы только головная боль, так что пусть посидит, это ему будет на пользу»;
– вот он в первый раз присутствует на допросе, где из подозреваемого выбивают признания тумаками и пощёчинами. В первое время он пытался не допускать избиений, но начальство советовало ему не вмешиваться, наставительно говоря, что он ещё неопытен и плохо понимает специфику работы в полиции. Видел он и то, как относятся к различным преступникам: если он из «простых граждан» и за ним никто не стоит, то ему будет стоить больших трудов доказывать свою невиновность, и далеко не у каждого хватает стойкости противостоять психологическому и физическому давлению. И совсем другой разговор бывает, если речь идёт о чьём-нибудь сынке – его никто пальцем не тронет, а если он ещё и натворил что-то серьёзное, так это праздник для высших чинов – папаша изрядно раскошелиться, чтобы выручить своего отпрыска;
– на следующей картине он уже старший лейтенант и сам допрашивает подозреваемого. Случай простецкий, подвыпивший парень подрался со стариком прохожим, сделавшим ему замечание. Теперь важно одно – хёрмят[4], будет хёрмят, значит его отпустят, нет оформят по полной. Тогда хёрмят был;
– а вот он уже капитан, и к нему попадает девушка, – Мамедов радуется[5], теперь главное не упустить «инициативу» перед другими сотрудниками (и он не упустил, хотя был уже женат и имел двоих детей).
Инопланетянин показывал и другие моменты из жизни майора (в частности, где он сам занимается рукоприкладством, вымогательством, прикрывает притон наркоманов и берёт за это мзду), сопровождая изображения нравоучительными комментариями. Ильяс чувствовал, что сейчас с ним говорит не пришелец из космоса, а его собственная совесть, возымевшая голос пришельца.
– Хватит! – вскричал майор, расстёгивая галстук на взмокшей шее. Он был красный от волнения, и пот катил с него градом.
Сделав паузу после окрика, майор обратился к инопланетянам:
— Разве я один такой? Разве другие лучше? Вон Ахмедов, он дольше меня служит, разве он не такой?
Майор в одночасье вдруг понял всю порочность института полиции, порочность самой системы и то, о чём он раньше «просто знал», теперь раскрылось перед ним в своём неприкрытом омерзительном виде: «Я чудовище, среди таких же чудовищ, один из винтиков чудовищной машины» – подумал он и прикрыл лицо ладонями, как делает человек в глубоком отчаянии. Спустя несколько секунд майор отвёл руки от лица, но его взору предстал его кабинет и сидящий напротив Игорь. С коридора доносились звуки шагов и голоса полицейских. «Уж не галлюцинации ли это были? Раньше я ничего подобного за собой не замечал» — подумал Мамедов.
– Я никогда не думал о себе как о ничтожестве… – проговорил Игорь, – а теперь, когда я знаю, что нужно делать, меня посадят… А ведь ОНИ, наверное, могли помочь…
«Значит, не галлюцинация. Что теперь делать?» – эти мысли было уже не отогнать. Наконец, немного придя в себя, он сказал парню:
– Я постараюсь сделать всё что смогу, все, что от меня зависит, чтобы тебе помочь. Никому не говори о том, что с нами было, иначе нас обоих сочтут за сумасшедших.
– Но что вы сможете сделать? Ведь наверняка отец того типа не даст мне житья…
– Не волнуйся, сейчас надо сделать так, чтобы твоя история попала в прессу, чтобы о ней узнали в Комиссии по правам человека и других международных правозащитных органах. У меня есть знакомый журналист, хотя он и тварь дрожащая, но, наверное, сможет посоветовать тех, кто посмелее. Пока посидишь в КПЗ, я позабочусь, чтобы тебя не обижали, а главное – нигде не болтай лишнего.
– Я понял, – ответил Игорь.
– Дежурный! – позвал майор; тот открыл дверь. – Уведи задержанного и скажи там, чтобы его не трогали, если спросят, скажи, я приказал.
Парня увели. Ильяс тут же связался с журналистом, о котором говорил ранее, тот пообещал связать его с парой ребят из оппозиции, которые, по его словам, только и ищут подобные случаи. Через некоторое время ему позвонили, и он договорился и с ними. Позвонил знакомому адвокату, которого знал как наиболее честного и смелого, и меньше всех, по его мнению, погрязшему в коррупции. Параллельно, посредством интернета, он подал анонимные заявки в Комиссию по правам человека, местному Омбудсмену и в «International amnesty». Остаток дня прошёл для него в затянувшемся ожидании его окончания. Он действительно сдержал слово, и подготовил все документы, анонимно ознакомил прессу со всеми деталями дела, включая все известные ему факты из жизни отца и сына Тагиевых. Затем попросил у начальства трёхдневный отпуск.
Пока он хлопотал по делу Игоря, а надо сказать, что он отдавался этому делу со всей душой, ему некогда было думать о другом, но теперь, когда всё, что от него зависело, он сделал, муки совести вновь стали подступать к нему. Дома ему было невыносимо, жена, видя что муж постоянно о чём-то думает, стала приставать к нему с вопросами, и он, глядя ей в лицо, думал: «Сможет ли она меня понять, если я ей всё расскажу?» – и сам себе в уме отвечал: «Нет, не сможет, скорее, скажет, что я идиот, что все живут в этой системе и что, если я буду бороться за правду, меня, в конце концов, выгонят с работы, а без денег я ей не нужен», поэтому старался отмолчаться или говорил, что просто нет настроения.
Утром он вышел из дома одетый в гражданское и пошёл, не задумываясь о цели, просто шёл, рассматривая идущих навстречу людей. Его вдруг охватило небывалое чувство вины перед всеми ими. Ему хотелось подойти к каждому встречному и попросить прощения, и только сознание нелепости подобного поступка удерживало его от этого шага. Пройдя несколько кварталов, он стал очевидцем такой сцены.
На скамейке сидела старуха и просила милостыню. «Да поможет тебе Аллах. Да хранит тебя Аллах,» – жалобно взывала она к прохожим, протягивая руку. Женщина была ушлой и знала своё дело. Мимо проходил мужчина средних лет.
– Во имя Аллаха, помоги мне, – обратилась к нему старуха.
Тот остановился и язвительно сказал ей:
– Если Аллах тебе не помогает, то кто я, чтобы вмешиваться в его дела, – сказав это, мужчина собрался уходить, но Ильяс остановил его и спросил:
– Тебе что жалко дать старухе несколько копеек? Пусть Аллах поможет ей твоими руками.
Тот смерил его взглядом, как бы желая узнать, насколько адекватен обратившийся к нему, и, видимо догадавшись, что перед ним не религиозный фанатик, ответил:
– Если допустить, что Аллах существует и может делать что-то моими руками, то это значит, что он действует вопреки моей воле, а, следовательно, у меня нет свободы выбора. Это также и означает, что у меня не может быть собственных мыслей, а значит, я и как личность не существую. А это не соответствует действительности. Конечно, мне не жалко нескольких копеек, но меня все эти религиозные уловки, ханжество, так достали, что и передать трудно. Да и помогать надо тем, кто действительно нуждается, а не таким вот профессиональным попрошайкам.
Наверное, в другое время такая филиппика вызвала бы у майора совсем другую реакцию, но теперь его будто снова как бы встряхнули ото сна. Он всегда был верующим, хотя считал, что чрезмерная религиозность ни к чему. Сейчас ему как никогда стало ясно, что вся его вера, его религия исчерпывается признанием существования Аллаха. Ильяс поймал себя на мысли о том, что он, плывя по течению жизни, принял веру в Аллаха как дань традиции – все друзья, знакомые, сослуживцы верят, и я также. Никогда не спрашивал себя: а существует ли Аллах? А если существует, то почему в мире столько беззакония и несправедливости? Или он есть, но ему наплевать на нас? – а если так, то зачем он нам нужен? – ради загробного блаженства? – но никто никогда не возвращался с того света и не рассказывал, как там. Всё это напоминает некую сказку, сказку для взрослых, самообман на протяжении всей жизни. Что измениться в нашей жизни, если мы перестанем в это верить? – Станем менее нравственны? – Да куда уж менее, порой кажется, что мы уже достигли морального дна. Нет, ничего от этого не измениться.
С такими мыслями он незаметно для себя прошёл ещё несколько кварталов и встретил сидящего на скамейке возле дома знакомого аксакала, того самого, что когда-то говорил ему про сорняки.
– Салам алейкум, Чингиз-киши[6]. Как здоровье?
– Салам, салам, Ильяс. Спасибо, какое у старика здоровье. Присядь, побеседуем.
Майор сел рядом с аксакалом. Старик расспросил его о домашних, о детях, но затем перевёл разговор на политику:
– Кто бы что не говорил, а Сталина нынче ой как не хватает. Он бы им всем показал, как над людьми измываться. Это надо ж законы придумывать, чтобы с народа деньги вымогать. Нефть есть, газ есть, денег на всех хватать должно, а у нас нищие по улицам ходят. Вот скажи, разве это правильно?
Мамедов покачал головой.
– Вот видишь, а был бы Сталин – была бы и справедливость, – продолжил старик.
– Да, только сколько невинных людей он расстрелял, всех наших аксакалов, кстати.
– Эти аксакалы, как ты их назвал, были дурные люди, и большинство из них понесли наказание заслуженно. Все, кто проповедует национализм, плохо кончают, – парировал дед.
– Так разве любить свою нацию плохо? – спросил полицейский.
– Нет, неплохо, но ставить её выше других – вот это плохо и недостойно. Вспомни Гитлера, и как он кончил всеми проклинаемый. Нет, Ильяс. Из-за них наш народ уже хлебнул горя в Карабахе, нельзя нам давать им волю. Если бы не националисты, наши и армянские, то и не было бы никакой карабахской войны, никакой резни. Это всё их гордыня и кровожадность. Сколько лет мы мирно прожили. Вот посмотри на эти дома, видишь вот этот дом через дорогу, там Арам жил, армянин, а какой часовой мастер был, все к нему часы на починку носили. Хорошим человеком был. А вон в том доме, чуть дальше, вглубь двора, там Осип Маркович жил, еврей, именитым портным был. И русских здесь много было и татар, и никто никого не обижал, все как добрые соседи жили.
«Вот ведь оно как, – думал майор, покидая деда. – И почему я раньше обо всем об этом не задумывался. Я просто думал «как все», но выходит, что не все так думают, а их просто заставляют так думать, или правильнее НЕ ДУМАТЬ. Значит, до них не достучаться. Всё в руках СМИ, а СМИ в чьих руках? Но ведь у нас независимые СМИ. ««Независимые», – размышляя над этим, майор горько усмехнулся, – от совести они действительно независимые».
Два дня бродил так майор по улицам города, открывая для себя всё то, что было с ним всегда, но он не придавал этому значения. Теперь он сожалел об этом. Было поздно, поздно что-либо менять в людях, да и не чувствовал он в себе сил и способности противодействия вселенскому злу, охватившему умы. Собственное бессилие угнетало его, а муки совести за прошлые поступки в конец лишили майора покоя.
На следующее утро он отправился на работу. Войдя в кабинет, он запер за собой дверь на ключ.
Резкий, громкий хлопок, знакомый всем полицейским, огласил отделение. Все бросились к кабинету Мамедова, откуда раздался выстрел, но дверь была заперта. Её высадили и вошли внутрь. На столе полулежал мёртвый майор. Кровь медленно растекалась по столу, подбираясь к листу бумаги, на котором рукой майора была сделана единственная надпись: «11,8».
20-22 марта 2014 г.
[1]ДПС – дорожно-полицейская служба (YPX – yol polis xidməti), служба наследница Советской ГАИ.
[2]В военизированных структурах буржуазного Азербайджана звание, соответствующее подполковнику.
[3]Труднодоказуемое преступление сотрудников полиции, как говорят в народе «на план» или с целью устранения неугодных для определённых чиновников или буржуазного государства лиц. Подбрасывание наркотиков и «хулиганство» — наиболее часто практикуемые виды навешиваемых дел.
[4]Хёрмят (азерб. hörmət) – букв. «уважение», но в обиходе также имеет значение «взятка», отсюда, «сделать хёрмят» значит дать взятку. Наряду с «хёрмят» есть ещё и слово «ширинлик» (şirinlik) – букв. «подслащение» подразумевает мелкую взятку, наподобие коробки конфет или небольшой денежной суммы.
[5]Редко когда девушка, попав в руки полиции, не подвергается угрозам быть изнасилованной, стать жертвой насилия, или, по меньшей мере, принуждения к сожительству. Исключением может быть, разве что если за «делом» следит пресса, выясняется, что девушка – родственница кого-либо из офицеров полиции, или других высокопоставленных, или просто состоятельных лиц.
[6]Слово «киши» (азерб. «kişi») переводиться как «мужчина», но в данном случае служит приставкой к имени, в знак уважительного обращения к намного старшему по возрасту или просто к пожилому мужчине.